Неточные совпадения
— Я говорила, что на крышу нельзя сажать пассажиров, —
кричала по-английски
девочка, — вот подбирай!
Я поднял голову — на табурете подле гроба стояла та же крестьянка и с трудом удерживала в руках
девочку, которая, отмахиваясь ручонками, откинув назад испуганное личико и уставив выпученные глаза на лицо покойной,
кричала страшным, неистовым голосом.
Ассоль смутилась; ее напряжение при этих словах Эгля переступило границу испуга. Пустынный морской берег, тишина, томительное приключение с яхтой, непонятная речь старика с сверкающими глазами, величественность его бороды и волос стали казаться
девочке смешением сверхъестественного с действительностью. Сострой теперь Эгль гримасу или
закричи что-нибудь —
девочка помчалась бы прочь, заплакав и изнемогая от страха. Но Эгль, заметив, как широко раскрылись ее глаза, сделал крутой вольт.
— И это мне в наслаждение! И это мне не в боль, а в наслаж-дение, ми-ло-сти-вый го-су-дарь, — выкрикивал он, потрясаемый за волосы и даже раз стукнувшись лбом об пол. Спавший на полу ребенок проснулся и заплакал. Мальчик в углу не выдержал, задрожал,
закричал и бросился к сестре в страшном испуге, почти в припадке. Старшая
девочка дрожала со сна, как лист.
И Клим Иванович Самгин вспоминал горбатенькую
девочку, которая смело, с глубокой уверенностью в своем праве
крикнула взрослым...
— Господи, — тихонько произнесла
девочка, но, отшатнувшись, спросила: — А может, вы врете? — И тотчас же визгливо
закричала: — Фелицата Назарна!
Нотариус не внушал доверия, и Самгин подумал, что следует посоветоваться с Дроновым, — этот, наверное, знает, как продают дома. В доме Варвары его встретила еще неприятность: парадную дверь открыла
девочка подросток — черненькая, остроносая и почему-то с радостью, весело
закричала...
«Нет, Диомидов ошибся, — думал Клим, наняв извозчика на выставку. — Этот царь едва ли решится
крикнуть, как горбатенькая
девочка».
Не слушая ни Алину, ни ее, горбатенькая все таскала детей, как собака щенят. Лидия, вздрогнув, отвернулась в сторону, Алина и Макаров стали снова сажать ребятишек на ступени, но
девочка, смело взглянув на них умненькими глазами,
крикнула...
Туробоев присел ко крыльцу церковно-приходской школы, только что выстроенной, еще без рам в окнах. На ступенях крыльца копошилась,
кричала и плакала куча детей, двух — и трехлеток, управляла этой живой кучей грязненьких, золотушных тел сероглазая, горбатенькая девочка-подросток, управляла, негромко покрикивая, действуя руками и ногами. На верхней ступени, широко расставив синие ноги в огромных узлах вен, дышала со свистом слепая старуха, с багровым, раздутым лицом.
— Яков, вели Кузьме проводить домой Акима Акимыча! — приказывала бабушка. — И проводи его сам, чтоб он не ушибся! Ну, прощай, Бог с тобой: не
кричи, ступай,
девочек разбудишь!
Девочка некоторое время слушала и спешила-спешила, наклонив голову и закрывшись вуалем, боясь и трепеща, но вдруг остановилась, откинула вуаль с своего очень недурного, сколько помню, но худенького лица и с сверкающими глазами
крикнула нам...
— Тетенька, Михайловна! —
кричала девочка, едва поспевая за нею. — Платок потеряли!
— Видно, устыдился офицер, —
закричала она, чтобы быть слышной из-за грохота колес Нехлюдову. — С Бузовкина сняли наручники. Он сам несет
девочку, и с ними идет Катя и Симонсон и вместо меня Верочка.
Смешно было смотреть, когда этот старик тащил на руках маленькую «внучку», как он называл
девочку, куда-нибудь на берег Лалетинки и забавлял ее самыми замысловатыми штуками: катался на траве,
кричал коростелем, даже пел что-нибудь духовное.
— С прохожим мещанином сбежала, — произнес он с жестокой улыбкой.
Девочка потупилась; ребенок проснулся и
закричал;
девочка подошла к люльке. — На, дай ему, — проговорил Бирюк, сунув ей в руку запачканный рожок. — Вот и его бросила, — продолжал он вполголоса, указывая на ребенка. Он подошел к двери, остановился и обернулся.
Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены…
Девочка улеглась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик
кричал в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
— Дурак! Сейчас закроют библиотеку, —
крикнул брат и, выдернув книгу, побежал по улице. Я в смущении и со стыдом последовал за ним, еще весь во власти прочитанного, провожаемый гурьбой еврейских мальчишек. На последних, торопливо переброшенных страницах передо мной мелькнула идиллическая картина: Флоренса замужем. У нее мальчик и
девочка, и… какой-то седой старик гуляет с детыми и смотрит на внучку с нежностью и печалью…
На следующий день, сидя на том же месте, мальчик вспомнил о вчерашнем столкновении. В этом воспоминании теперь не было досады. Напротив, ему даже захотелось, чтоб опять пришла эта
девочка с таким приятным, спокойным голосом, какого он никогда еще не слыхал. Знакомые ему дети громко
кричали, смеялись, дрались и плакали, но ни один из них не говорил так приятно. Ему стало жаль, что он обидел незнакомку, которая, вероятно, никогда более не вернется.
— Вы изверг! —
крикнула Настасья Филипповна, хохоча и хлопая в ладошки как
девочка.
— Браво, Тамарочка, так их! —
закричала Манька, не вставая с полу, растрепанная, белокурая, курчавая, похожая сейчас на тринадцатилетнюю
девочку.
Девочки пищат, ахают; Мими
кричит, чтобы я ушел, а то меня непременно раздавят.
— Неужели вам мало ваших приживалок, которыми вы занимаете своих гостей?! — со злостью
закричал Прозоров, сжимая кулаки. — Зачем вы втягиваете мою
девочку в эту помойную яму? О, господи, господи! Вам мало видеть, как ползают и пресмыкаются у ваших ног десятки подлых людей, мало их унижения и добровольного позора, вы хотите развратить еще и Лушу! Но я этого не позволю… Этого не будет!
— Мама! Мама! Ах, как хорошо тут, мама! —
кричит ей мальчик и опять целуется с детьми, и хочется ему рассказать им поскорее про тех куколок за стеклом. — Кто вы, мальчики? Кто вы,
девочки? — спрашивает он, смеясь и любя их.
Но и на этот раз подполковник не успел, по обыкновению, докончить своего анекдота, потому что в буфет игриво скользнула Раиса Александровна Петерсон. Стоя в дверях столовой, но не входя в нее (что вообще было не принято), она
крикнула веселым и капризным голосом, каким
кричат балованные, но любимые всеми
девочки...
А один-то из юнкарей возьми да и
крикни: «Идите к нам сюда,
девочки да бабочки!
Видит он еще двух великих княжен. Одна постарше, другая почти
девочка. Обе в чем-то светлом. У обеих из-под шляпок падают до бровей обрезанные прямой челочкой волосы. Младшая смеется, блестит глазами и зажимает уши: оглушительно
кричат юнкера славного Александровского училища.
— Старухина свекровь приехала; нет, сноха… всё равно. Три дня. Лежит больная, с ребенком; по ночам
кричит очень, живот. Мать спит, а старуха приносит; я мячом. Мяч из Гамбурга. Я в Гамбурге купил, чтобы бросать и ловить: укрепляет спину.
Девочка.
— Сама дрянь, злая дура! —
кричала на улице
девочка, прыгала на одной ноге и показывала матери грязные кулачки.
В это время
девочка забежала с улицы, бросила в окно горсть песку и осыпала им голову и платье у матери. Грушина высунулась в окно и
закричала...
Мать, улыбаясь и кланяясь, пошла прочь, ведя
девочку за руку, а та качалась, шаркая ножонками по камню, и
кричала, щурясь...
Группа школьников в белых передниках — мальчики и
девочки маршируют посредине дороги, от них искрами разлетается шум и смех, передние двое громко трубят в трубы, свернутые из бумаги, акации тихо осыпают их снегом белых лепестков. Всегда — а весною особенно жадно — смотришь на детей и хочется
кричать вслед им, весело и громко...
— Яша! — радостно
крикнула девочка и, захлёбываясь словами, стала рассказывать Якову: — Иду я, ухожу, прощай! Вот — он обещал упросить горбатого…
У соседей кузнеца была слепая
девочка Таня. Евсей подружился с нею, водил её гулять по селу, бережно помогал ей спускаться в овраг и тихим голосом рассказывал о чём-то, пугливо расширяя свои водянистые глаза. Эта дружба была замечена в селе и всем понравилась, но однажды мать слепой пришла к дяде Петру с жалобой, заявила, что Евсей напугал Таню своими разговорами, теперь
девочка не может оставаться одна, плачет, спать стала плохо, во сне мечется, вскакивает и
кричит.
Извозчику велели ехать тихо, чтобы не трясло больную. Карета тронулась, девушки еще раз
крикнули: «Прощайте!»—а Даша, высунувшись из окна, еще раз перекрестила в воздухе
девочек, и экипаж завернул за угол.
Сашу,
девочку, трогают мои несчастия. Она мне, почти старику, объясняется в любви, а я пьянею, забываю про все на свете, обвороженный, как музыкой, и
кричу: «Новая жизнь! счастье!» А на другой день верю в эту жизнь и в счастье так же мало, как в домового… Что же со мною? B какую пропасть толкаю я себя? Откуда во мне эта слабость? Что стало с моими нервами? Стоит только больной жене уколоть мое самолюбие, или не угодит прислуга, или ружье даст осечку, как я становлюсь груб, зол и не похож на себя…
В это время по крутой тропинке от церкви спускается баба с ребенком на руках. Ребенок
кричит, завернутый с головой в тряпки. Другой —
девочка лет пяти — бежит рядом, хватаясь за платье. Лицо у бабы озабоченное и сердитое. Тюлин становится сразу как-то еще угрюмее и серьезнее.
— До свидания! —
закричала девочка, унося пирожки в пакете и кланяясь. — До свидания! спасибо! спасибо!
Поставила барыня
девочку на пол; подняла ей подольчик рубашечки, да и ну ее валять ладонью, — словно как и не свое дитя родное. Бедная Маша только вертится да
кричит: «Ай-ай! ай, больно! ой, мама! не буду, не буду».
Мать подала акушерке
девочку, которая стала биться и хотела, видимо,
кричать, но у нее не выходил уже голос.
Несмотря на всеобщую суету, многим бросилась в глаза хорошенькая белокурая
девочка в голубой шляпке и мантилье; обвивая руками шею дамы в черном платье и истерически рыдая, она не переставала
кричать во весь голос: «Ай, мальчик! Мальчик!!»
Бабка
кричала, Марья плакала, и
девочки, глядя на нее, тоже плакали.
Из-за избы выходит крошечная
девочка с малым на руках. Малый
кричит.
— Помнишь ты, — продолжал Островский, — как я в первый раз приходил к тебе с женой, как я кланялся твоим седым волосам, просил у тебя совета?.. А-а! ты это позабыл, а о боге напоминаешь… Собака ты лукавая, все вы собаки! —
крикнул он почти в исступлении, отмахнувшись от
девочки, которая, не понимая, что тут происходит, потянулась к отцу. — Вы — дерево лесное!.. И сторона ваша проклятая, и земля, и небо, и звезды, и…
Лёньке сделалось скучно. Он незаметно, медленными движениями изменил свою решительную, вызывающую позу, снова сгорбился, присмирел и, закинув за спину свою котомку, висевшую до этого на руке,
крикнул вслед
девочке, когда она уже скрывалась за поворотом проулка...
Она не договорила. Он схватил ее за руку, сдернул с кровати и стал бить по голове, по бокам, по груди. Чем больше он бил, тем больше разгоралась в нем злоба. Она
кричала, защищалась, хотела уйти, но он не пускал ее.
Девочка проснулась и бросилась к матери.
Утром
девочка просыпается бодрая, свежая и, как в прежние времена, когда она была еще здорова,
кричит на весь дом, громко и нетерпеливо...
Картины увидел обыкновенные: на самой середине улицы стояло целое стадо овец, из которых одна, при моем приближении, фыркнула и понеслась марш-маршем в поле, а за ней и все прочие; с одного двора съехала верхом на лошади лет четырнадцати
девочка, на ободворке пахала баба, по крепкому сложению которой и по тому, с какой ловкостью управлялась она с сохой и заворачивала лошадь, можно было заключить об ее не совсем женской силе; несколько подальше, у ворот, стояла другая женщина и во все горло
кричала: «Тел, тел, тел!
— Ребят здесь свежуете, а?! —
кричал тот с каким-то плачущим воем, судорожно топчась на месте и тряся сжатыми кулаками. — Вы что с моей
девочкой исделали?
Завидев скакавшего и кричавшего Кожиёна,
девочки испугались и залегли в полынь и видели, как Кожиён упал на межу и как к нему тут же вскоре подошли три мужика и подняли его и старались поставить его на ноги, но он не становился, а плакал и голосил: «Ведите меня к божией матери!» Тогда третий мужик взял Кожиёна за ноги, и все втроем они шибко пронесли его в лес, где есть густо заросший овраг, и там сразу произошло какое-то несогласие, и Кожиён навздрых
закричал...